Елена Катасонова - Бабий век — сорок лет

Даша, упрятав подальше свое всем известное самолюбие, целую неделю обхаживала Сергеича: с утра, до начала экзаменов, заходила на кафедру, чтобы выслушать очередную разгромную речь о распущенной, избалованной молодежи, речь, обращенную почему-то к ней, к Даше. Зав громил молодежь, задавал ехидные риторические вопросы, а Даша покорно поддакивала, слушая краем уха, и, дождавшись паузы, аккуратно возвращала Сергеича к Ерофееву и его стипендии. Наконец, польщенный вниманием давнего врага, взятый измором, Сергеич вызвал на душеспасительную беседу Ерофеева, а тот, черт бы его побрал, все испортил.

— Я надеюсь, вы поняли и впредь… — начал Сергей Сергеевич, но торжественной фразы закончить не удалось: Ерофеев ринулся объяснять.

— Да мне ужасно некогда, а вы учебник читаете. Это бессмысленно!

— Бессмысленно? — Сергеич медленно встал и величественно указал наглому студенту на дверь.

Так что вопрос о стипендии снова встал очень остро.

— Вы, Володя, про стипендию все-таки узнайте, а мне, простите, пора…

И снова продуваемая насквозь, поскрипывающая от мороза улица, метро, дом, шумная Галка с ворохом новостей и событий, мама, которая ждет всегда. Но в сердце щемящая пустота, домашнего тепла ему теперь мало.

— Света, ты дома? Я еду к тебе. Когда-когда?.. Сейчас. Не очень поздно? Еще нет десяти.

— Слушай, там твой Валерий рехнулся! — шумно встречает ее Света. — Пристает к Женьке, а Женька не знает, что и сказать!

— А-а-а, явилась. — В коридорчике возникает Женя, но сейчас ему не до Дарьиных амурных дел. В руках учебник, на физиономии полная оторопь. — Ничего в этой математике не понимаю! — с ходу возмущается он. — Ну скажи, почему мы учились сами, а они, видите ли, не могут…

Близнецы виновато маячат сзади.

— Здравствуйте, тетя Даша!

— Даш, ты должна помочь, — требует Женя. — Светка не хочет! Вот смотри: из пункта «А»…

— Женечка, милый, погоди, — просит Даша. — Можно, что-то скажу Свете, а потом уж решим, все вместе?

— Решите вы, как же, — ворчит, удаляясь, Женя. — Тут ни одна собака не разберется… А вы, трясолобики, марш в постель, так завтра и скажете: «Не решили — ни мы, ни мать, ни отец — никто!» И в другой раз слушайте на уроках. Эх, надо было хранить тетрадки…

Света заливается колокольчиком — в студенческие годы смехом своим заражала всю группу, преподавателей прямо трясло.

— Нужны им твои тетрадки! Теперь все решается алгебраически.

— Имей в виду, — Женин возмущенный глас рокочет уже из комнаты, — больше сушить мозги я не буду, их и так чуть осталось. А к тебе, Дарья, есть дело, потом потолкуем…

— Ого, звучит устрашающе.

Даша со Светой устраиваются в кухне. У Светы, как всегда, все блестит, пахнет, как всегда, чем-то вкусным. Нет, здесь, конечно, все хорошо, здесь мир и покой, Даше не надо за них бояться.

— Дань, выпьем кофе, — просит Света. — Только Женьке не проболтайся.

Тихо-тихо, аки тать в нощи, она вынимает из белого шкафчика старенькую ручную мельницу — металлический узкий цилиндр, прикусив нижнюю губу, крутит длинную ручку. Обряд приготовления кофе начинается.

— Света, тебе вредно, — пугается Даша. — У тебя сердце, Света, поздно для кофе…

— Уже вообще поздно, — уточняет Света. — А что нельзя — это точно. Ну, рассказывай, что там случилось? Валерий Женьку моего извел, целую теорию выстроил — ты, говорит, новый социальный тип: женщина, у которой мужчина на десятом месте.

— На каком? — изумляется Даша.

Она смеется до слез, смеется и не может остановиться, особенно потому, что смеяться нельзя: в этих коробках абсолютно все слышно, отдельные комнаты — понятие относительное. Света крутит и крутит ручку, снисходительно поглядывая на подругу.

— Ну, может, хватит? — спрашивает она, и этот простой вопрос вызывает у Даши новый приступ хохота.

Света, не выдержав, фыркает тоже, потом встает, наливает воды в глиняную чашку — обе любят керамику за ее теплоту, — подает Даше.

— Выпей, Дарья, и успокойся, — велит она. — У тебя всего полчаса: завтра мне в семь вставать, гнать моих оглоедов в школу. Признавайся, что сделала с мужиком? Почему удрала и как ему теперь быть?

— Света, — Даша наконец успокаивается, — ему никак не быть, вашему умному философу. Пусть себе живет на здоровье: покупает обои, филиппики Демосфена, холит свою машину и ищет, ищет ту, которая все это оценит… Послушай, со мной, кажется, что-то случилось, что-то такое произошло. Его зовут Андреем…

Света встает, плотнее закрывает дверь, ставит на маленький огонь кофе, варит, помешивая, не отводя взгляда от коричневой пенки — нельзя, чтоб вскипело. Пенка густеет, растет на глазах. В таинственное какое-то мгновение Света выключает газ, хватает джезве за длинную ручку, приподнимая его над плитой, бросает в кофе щепотку соли, капает из чайной ложки несколько капель воды, разлила по чашкам и готова слушать.

— Ну, говори.

— Светка, родная, да я его и не знаю, рассказывать нечего. Но я все думаю, думаю… Так разве бывает?

— Бывает, — мудро кивает Света.

— Всего одна встреча, никаких надежд, и ведь ничего не было. Наверное, просто вечер такой: шампанское, снег, травма от этого индюка и таким контрастом Андрей — нормальный, открытый, и от других ждет того же. Нарвался на хамство и растерялся, как маленький. Подумать только, я больше его не увижу, не пойму, что в нем такого, почему о нем думаю. Как это несправедливо!

— Ну и пусть не увидишь, — задумчиво говорит Света. — Все равно я тебе завидую…

В закрытую дверь стучат костяшками пальцев. Женя… Смотрит на них сквозь стекло, укоризненно покачивая головой.

— Кофей втихаря попиваем? На ночь-то глядя! И сплетничаем, и секретничаем. А я, значит, расти детей, как дурак?

Он входит в кухню. Сразу становится тесно.

— Даша, у нее же сердце!

Даша чувствует себя виноватой.

— Женя, я не хотела… Женечка, я ухожу…

— Как же, так мы тебя и отпустим…

Хорошо, что пришла Даша: ему трудно вдвоем с женой, он не знает, о чем с ней говорить. Раньше разговаривали часами, теперь он мучительно ищет тему, а она и не замечает. Он захлебывается, тонет в своей вине, жалость убивает остатки чувства, тоску невозможно уже унять… И надо держать себя в руках и сидеть дома, а не бежать к ледяному, застывшему автомату, чтобы услышать единственный в мире голос…

А Дарья-то как сияет! Ну и правильно, не сошелся свет клином на ее Вадиме. Счастливая, она свободна…

— Даш, можно сказать? — просит Света и, не дожидаясь ответа, выпаливает все в одной фразе: — Она Валерия твоего бросила! Сходила в кино, посидела в каком-то упоительном кабачке и, представь себе, бросила!

— Как это? — моргает Женя, — Когда ж это она успела бросить? Лерка сказал, вы повздорили, но это, мол, ерунда, говорит, ты ему очень понравилась, и знаешь чем? — независимостью мышления. Он тебе звонит, а тебя все нет и нет…

— Да ты ее не спрашивай, — потешается Света. День был тяжелым, первое сочинение после каникул, все всё напрочь забыли, будто никогда не учились. Потом стирка, уборка, а главное — магазины. Очень устала, рада разрядке. — Она влюбилась в прекрасного незнакомца, как в сказке, влюбилась, а он исчез. Посмотри, нет, ты взгляни на нее: влюбленная по уши и виноватая, так?

Женя, насупившись, грозно разглядывает Дашу.

— Так-так, — солидно подтверждает он. — Влюблена… Вижу, мать, вижу… Как же теперь быть с коллегой?

— А никак, — смеется Даша. — Дай понять, что звонить не надо. И пусть отнесется к этому по-мужски: да кому она нужна, эта Даша? Я ее сам бросил… Ну, я пошла, спасибо за кофе.

Женя рьяно уговаривает остаться, рвется провожать, и Даша настораживается: неужели все у него продолжается?

— Нет, провожать не надо, — говорит она и уходит, чувствуя на себе его затравленный взгляд.

Все образуется, уверяет она себя, иначе и быть не может. Если уж такие браки начнут рушиться, тогда действительно конец света. Все образуется, и Женя будет ей благодарен за сдержанность. Лишь бы Света не догадалась, лишь бы это прошло мимо нее. У Светы широкие взгляды, она всех понимает, но то все, а то — она с Женей: он часть ее мира, он принадлежит ей, как дети, школа, квартира. Этот мир навсегда, он рухнуть не может, рвущаяся в небо кривая разводов ее не касается… Надо поговорить с Женей, наверное, надо. Но что сказать? «Будь осторожен?» Нет, невозможно: выходит, Даша эту новую любовь принимает. Попытаться его образумить? Бред какой: когда мы любим, кто нас может остановить?

Улица белым-бела. Снег скрипит под ногами. Позади остался дом надежных друзей, где всегда тепло и уютно. Но угрожающе что-то поскрипывает по углам, вот-вот заходит дом ходуном, станет ненадежным и шатким, если Женя не остановится. Ненависть к незнакомой женщине вспыхивает так остро, что Даша пугается, несчастная Света, осиротевшие мальчики — сейчас такие вольные и веселые — стоят перед глазами. Что же творится на белом свете? Зыбко все, эфемерно, чувства наши сложны, мучительны и противоречивы. А она взяла да влюбилась. Какого черта врезался в ее жизнь Андрей? Неужели пробил час и вступила Даша на тяжкую эту стезю — последних, отчаянных поисков родной души?